В 1976 году в Москве вышла замечательная книга известных советских и российских историков культуры Юрия Яковлевича Герчука и Марины Иоифовны Домшлак «Художественные памятники Верхней Волги от Калинина до Ярославля». Мы размещаем на сайте фрагмент этой книги, посвященный территории подмосковного Верхневолжья и ее окрестностям: от города Конаково до Кимр (стр. 31-41).
Этот текст особенно интересен тем, что авторы лично изучили памятники истории и культуры нашего края в начале 1970-х, когда еще существовал ряд не сохранившихся до наших дней объектов. В частности, в этой книг присутствует единственное известное нам «прижизненное» описание усадебного дома дворянской усадьбы «Дубна», располагавшейся в Ратмино.
– Значит, вон то здание – церковь?
– Да.
– Я часто думала, какие они были – церкви. Их давным-давно никто не видал. Может, пойдем завтра, посмотрим?
Рей Брэдбери, «Кошки-мышки»
Город Конаково, выросший из села, ставшего фабричным поселком, не блещет архитектурными шедеврами. Ни деревянная застройка старой части, ни типовые пятиэтажные дома в районе мощной Конаковской ГРЭС не привлекут внимания туриста. И тем не менее этот город заслуживает нескольких страниц в нашем описании. Важным художественным центром делает его фаянсовый завод имени Калинина.
С продукцией Конаковского завода вы, вероятно, не раз встречались. Какая-нибудь тарелка или чашка со стилизованной сосновой веточкой и буквами «3 и К» на донышке наверняка найдется в любом доме. Десятками миллионов штук расходится ежегодно по стране продукция одного из старейших и лучшего по художественному качеству своих изделий завода.
Он был основан в 1809 году в другом месте того же Корчевского уезда, у деревни Домнино. В 1829 году тогдашний владелец Ауэрбах перенес завод на его нынешнее место в село Кузнецово. В 1870 году завод сменил владельца. Известный хозяин крупнейших фарфоровых заводов в России М.С. Кузнецов быстро становится монополистом, скупая старые заводы. Купил он и завод Ауэрбаха.
В заводском музее (он находится в здании завода, и для его осмотра нужно разрешение дирекции) нет изделий первого, ауэрбаховского периода (в художественном отношении – очень значительного), но конец ХIХ – начало ХХ века показаны достаточно ярко. Музей невелик – одна большая комната, тесно уставленная высокими шкафами. Здесь нет места для настоящей экспозиции – это просто шкафы с посудой. Но уйти отсюда трудно. Здесь и позавчерашний, и вчерашний, и сегодняшний день завода – яркие страницы истории нашей художественной промышленности.
Два больших шкафа полны «кузнецовской» продукции. Сразу видно, что за особой художественностью тогда не гнались: было бы почуднее да позабавнее. Ведь завод делал вещи недорогие, рассчитанные на невзыскательный вкус городского мещанства. Получались они не то чтобы народными, но так сказать, «в народном вкусе». Дешевенькие статуэтки – какие-то любовные сценки, женщина у ванны, плетень, на котором висят лапти и крынки. Есть тут и скульптурные варианты известных картин. Царь Петр с Алексеем, от которого художнику Ге стало бы, вероятно, не по себе…
В другом шкафу – посуда тех же времен. Псевдонародный стиль сказался и здесь имитацией деревянных резных ковшей с росписью в стиле загорских кустарей. Но еще больше здесь своеобразного натурализма – пепельница в форме фуражки, масленка, изображающая стопку блинов на тарелке, чудовищная зеленая муха (в нее тоже что-то клали), икорница в виде рыбы – самой натуральной рыбы, воспроизведенной столь дотошно, что можно обмануться. Есть какой-то убогий юмор в этих потугах обмануть глаз, выдать каждую вещь не за то, что она есть… Но протяните к этой вещи руку или вглядитесь пристальнее – и обман рассеется. А вот вещи, которые стремятся обмануть вас уже всерьез: выдать грубость за изящество, примитив за утонченность, – вазочки эпохи модерна, цветочницы, оплетенные вихляющимися ирисами… Все это уже «из третьих рук», все списано с ухудшениями из нелучших образцов уходящей моды – дешевый модерн мещанина. Его-то и получила в наследство советская художественная промышленность и очень не скоро сумела преодолеть до конца.
Двадцатые-тридцатые годы. Новый стиль массовой продукции нащупывается еще неуверенно. На завод приезжали лучшие советские художники и скульпторы. Их работы – прекрасные, но, увы, почти всегда уникальные произведения керамического искусства.
Первые вещи И.С. Ефимова сделаны на заводе еще до революции. А потом скульптор много раз возвращался сюда с новыми моделями. Крупные, энергично вылепленные скульптуры, всегда напряженные, острые, подвижные, с точно найденным силуэтом; тонконогий дрожащий ягненок; величественно нарядная тамбовская баба, раскрашенная густыми, сочными красками; хищная, готовая к прыжку кошка с шаром; блюдо с горным козлом, гордо несущим свои крутые рога. Ефимов обобщает форму, смело отбрасывая подробности, ловит главное – живое движение, характер. Поэтому так выразительна у него неустойчивость только что родившегося ягненка, гибкая напряженность кошки, крутая округлость подвижного и плотного тела зебры. Его фаянс не дробится мелкими бликами, смотрится цельно, крупно. Много работавший в разных материалах, Ефимов хорошо знает, чего требовать от каждого из них; знает, какие вещи будут хороши в шероховатом дереве, в звонкой кованой меди, а какие – в глянцевитом фаянсе. Он любит белизну и блеск этого материала и умеет оттенить его лаконичной, условной раскраской.
Чайник «Курица» сделан на Конаковском заводе другим замечательным скульптором – С.Д. Лебедевой. Простой круглый чайник, и лишь силуэт его с высоко поставленным носиком напоминает птицу. Несколько мазков синего кобальта на стенках – крылья, кружок на носике – глаз, и чайник оживает, приобретая не только облик, но, кажется, и повадку беспокойной наседки.
Интересны и крупные, тяжеловатые декоративные скульптуры В.Г. Фрих-Хара, нарядные и забавные клоуны С.Орлова. Словом, в музее много прекрасных образцов фаянсовой скульптуры, не имеющей, однако, прямого отношения к массовой продукции завода. Пожалуй, из больших мастеров нашего искусства лишь один В.А. Фаворский участвовал тогда в разработке образцов массовой продукции, легко и красиво расписав несколько обычных тарелок. (К сожалению, их нет в витрине музея.)
Новые образцы массовой посуды создавали конаковские художники уже в 50-х годах. Это были не столичные мастера, приезжавшие с готовыми моделями, чтобы сделать несколько экземпляров выставочной скульптуры, а заводские художники, постоянно работавшие на заводе и для завода. В.Г. Филянская в те годы еще подражала изделиям старых украинских и русских народных мастеров, но сделанные точнее и четче грубоватой народной посуды, эти вещи теряли вместе с ее «дефектами» также и непосредственность, свободу, пластическую сочность. Сложный рельефный орнамент дробил поверхность, а его ритмы оставались скованными, вялыми. Заводской фаянс как бы рядился в крестьянский костюм, но его выдавали городские повадки.
Свободнее был сделан сервиз «Шиповник» Г.Я. Альтермана. В его формах и богатой, выполненной широкими мазками, цветочной росписи нет прямого подражания каким-нибудь образцам. Формы сервиза мягкие, округлые, тяжеловатые, роспись обильная, сочная, тонкая по цвету.
Альтерман много экспериментировал с «потечными» глазурями, дающими нарядный, неопределенно-перетекающий, расплывающийся рисунок. Это был путь к большей простоте, к освобождению от «украшательства» — от сухих, стилизованных орнаментов, и завод прошел через увлечение темными потечными глазурями, полностью скрывающими естественный цвет фаянса, превращающими его в подобие более тяжелой и грубоватой майолики. Потом снова появились более светлые, мягко окрашенные вещи, вернулась роспись, но уже легкая, сдержанная. Сохранилась мягкость очертаний народной посуды, но отпала подражательность. Вещи не скрывают своего заводского происхождения, но не теряют человеческую мягкость и теплоту.
Вместе со старшими мастерами конаковскую посуду создавали недавно пришедшие на завод молодые художники. Мы не можем рассказать здесь обо всех, и поэтому не будем перечислять имена. Все вместе они создали сегодняшнюю славу завода. Сохраняя индивидуальность, каждый из них вносит новые оттенки в единый вырабатываемый сообща стиль Конакова. Вещи, которые они делают, обычно очень просты. Конаковцы не подделывают свой фаянс под фарфор, не стараются представить его дороже, чем он есть. Они любят свой простой, тяжеловатый материал с его мягкими очертаниями и умеют сделать его красивым, благодаря его качествам, а не вопреки им. Это массовая посуда, посуда на каждый день, не напоказ, не для банкетного стола. Но простое — не значит примитивное. У этих предметов есть свое лицо. Обратив на них однажды внимание, вы всегда будете отличать их на прилавках посудных магазинов. Весь завод выступает переменами как богатая и яркая художественная индивидуальность.
Несколько в стороне от Волги, в четырех километрах от Конакова видна церковь села Селехова (1831) с пятиглавием, взгроможденным на широкий восьмерик — характерная провинциальная постройка, сильно отставшая от своего времени.
За Конаковом берега Волги раздвигаются – начинается Московское море. Когда-то здесь, в двадцати километрах ниже Конакова, стоял на правом берегу маленький город Корчева, уничтоженный в 1934 году перед заполнением водохранилища. Слева в Волгу впадает река Созь. В ее верховьях, километрах в двадцати выше устья, сохранился интересный памятник деревянной архитектуры — небольшая клетская (то есть перекрытая на два ската, как обычная изба) церковь Спаса на Сози (1732).
На правом берегу водохранилища, у одного из его многочисленных протоков стоит тяжелая церковь села Федоровского (1830), выдержанная в тех скупых до суровости формах позднего ампира, которые мы уже встречали неподалеку, в одновременно с ней строившейся церкви села Юрьева-Девичьего. Более полусотни такого рода церквей выстроил во второй четверти XIX века один только упоминавшийся выше тверской губернский архитектор Львов, но какие именно — мы не знаем. Внутри церкви сохранилась неплохая академическая живопись. Церковь в Федоровском окружена невысокой кирпичной оградой с пологими арками. На углах ее — массивные круглые башни с белокаменными деталями, свободно варьирующими мотивы средневековой архитектуры, русской и западной. Эта забавная «готика» — поздняя дань романтическому увлечению стариной, возникшему еще во второй половине XVIII века. Тогда только начинали всерьез заниматься историей. Прошлое казалось более поэтическим и чистым, чем «нынешний развращенный век». Так родилось увлечение средневековой архитектурой, европейскими крепостными башнями и стрельчатыми арками, восточными минаретами, сочным декором русского XVII века, которую тогда всю без различия стилей называли «готикой». Разумеется, традиция «правильной» классической архитектуры была еще слишком сильна; в городских постройках эту ложную готику или псевдоготику редко можно встретить, но тем пышнее она расцвела в архитектуре парковых павильонов и сельских церквей. В сочетании с природой, там, где ей не мешали современные здания, она создавала иллюзию ухода от сегодняшнего дня в овеянную романтической дымкой древность.
Кимры и их окрестности
Врата столичны затворились,
Все скачут жить по деревням;
С театром, с балами простились,
Обман наскучил их глазам.
Природа — всякого искусства
Художних рук ценней стократ.
В полях все нежит наши чувства;
В Москве все маска и наряд.
И.Долгорукий
Немного ниже новенького, с иголочки города физиков впадает в Волгу речка Дубна, давшая ему свое имя. Когда-то на устье ее, на остром обрывистом мысу между Дубной и Волгой была крепость. А сейчас здесь стоит маленькая усадьба Усть Дубна — одно из самых обаятельных мест нашего маршрута, и при ней село Городище, «что на дубенском устье».
Уже издалека в густой зелени виднеется высокая белая колокольня, а затем и купол церкви, выстроенной в геометрических формах поздней классики (1827). Суховатая четкость граней смягчается округлостью купола и верхнего яруса колокольни. Поздние пристройки лишь слегка тяжелят ее.
Усадьба отделена от церкви аллеей. Дом здесь — не главное. На простом кирпичном нижнем этаже, где лишь белокаменные клинья над окнами выдают еще живую классическую традицию, стоит рубленный из бревен, не обшитый досками второй этаж с мезонином. Даже расположение верхних и нижних окон не совпадает. Единственные нарядные детали – кованый навес над входной дверью да в нише между окнами — каменная доска с резной надписью: «Построил 1861 года кн. Ал. Серг. Вяземской».
Дом явно построен с расчетом, чтобы смотрели не на него, а из него на живописнейшие окрестности. И вся усадьба, небольшая, не знаменитая, да и не сохранившая особых художественных ценностей, запоминается как место особой природной красоты, умело использованной создателями ее маленького парка. Золотые поля вдоль Дубны в рамке темных стволов аллеи, вид из дома на Волгу, прямую и широкую с низкими зелеными берегами, сосновый лес, полный ягод, в который незаметно переходит парк, – вот главные впечатления от усадьбы. Это ряд пейзажей, не написанных художником, но несомненно увиденных, осознанных тем, кто планировал этот маленький парк между Волгой и Дубной, выбирал место для дома, — место, с которого далеко видна уходящая вниз к Кимрам Волга.
В Кимрах традиции городской жизни старше самого города. До революции это было богатое торговое село, на всю Россию знаменитое своим сапожным ремеслом. Среди скромной, но все же городской застройки, рядом с соборной площадью сложился здесь к началу XX века и деловой центр. Здесь и пышный псевдорусский гостиный двор с башенками и арками, торговые ряды, аркады лавок и самое удивительное в провинциальном городке – высокие доходные дома с украшениями стиля модерн 1900-х годов и зеркальными витринами магазинов. А дальше тянутся километрами одноэтажные домики.
Улицы здесь, как и во многих волжских городах, нарезаны прямоугольной сеткой: одни вдоль Волги, другие — покороче — перпендикулярно к ней. Среди непритязательной застройки мало по-настоящему «старинных» зданий (хотя бы начала XIX века), но очень заметно — что тоже типично для таких вот маленьких городков,— как прочно держались здесь строительные традиции и даже отдельные приемы. Классические пропорции окон, карнизы, имитация руста из дощечек, слуховое окошко в виде палладианской арки — все это придает городу единство тона.
Интересно, что почти в каждом городке можно встретить и какой-то свой излюбленный прием в архитектуре, своего рода местную моду. В Кимрах это возвышающиеся над многими одноэтажными или двухэтажными домами мезонины в три окна, с балконами и навесом в виде широкой арки. Даже на оштукатуренных домах эти мезонины обычно дощатые, что придает им своеобразную пластическую выразительность.
Господствовавший когда-то над Кимрами тяжеловесный пятиглавый собор первой четверти XIX века и стоявшая рядом с ним более стройная Троицкая церковь сломаны в 1930-х годах. Теперь низкий, распластанный силуэт города оживляет только одна вертикаль — сохранившаяся Вознесенская церковь (1813) с высокой колокольней, красиво стоящая на холме, по другую сторону впадающей здесь в Волгу реки Кимрки. Рядовая по архитектуре сельская церковь живописно сочетает древнерусское пятиглавие с классическими пилястрами на стенах и торжественным шестиколонным портиком у основания колокольни (достаточно наивным по форме, пропорциям, по самой расстановке сдвинутых по краям колонн). Но в силуэте города она сама и особенно ее колокольня — совершенно необходимы. Церковь «держит» город, не дает маленьким домикам рассыпаться по берегу невыразительной цепью перетекающих одна в другую деревушек. Так бывает нередко.
Здание, не очень выразительное вблизи, может быть необходимой деталью в композиции города или села, придавать ему индивидуальность. И хорошо, если помнят об этом те, от кого зависит судьба даже рядовой сельской колокольни, потому что без нее может потерять свое лицо целый город или красивое, стройное село.
В Кимрах встречает нас и первый на нашем пути «Музей местного края». Темноватые комнаты туго набиты витринами и макетами, увешаны репродукциями и самодельного качества живописью на сюжеты местной истории. Здесь не сразу заметишь вещи, которые стоит выделить и запомнить. Тяжелые двустворчатые двери из кованого железа, найденные в земле, в устье Кимрки, где стояла когда-то деревянная церковь Бориса и Глеба, сплошь покрыты нарядным, подложенным поблескивающей слюдой просечным орнаментом, выпуклыми розетками (репьями). Узорчатые, почти кружевные, они в то же время внушительны, могучи, потому что орнамент не скрывает грубоватой крепости перекрещенных железных полос, выпуклых заклепок на них. При всей виртуозности работы, мастер не стремится к сухой правильности и прямизне линий, железо сохраняет следы ковки, следы тяжелого грубого инструмента. Это сочетание суровой простоты материала и наглядно видимой техники с декоративной фантастичностью узора сложилось в русском искусстве XVII века и надолго закрепилось в народном творчестве.
А вот вещи совершенно иного круга русской культуры — предметы из несуществующих уже дворянских усадеб. Тяжелое, почти черное от времени красное дерево и на нем — светлая чеканная бронза многочисленных накладок: львиные лапы на ножках столика, «египетские» кариатиды, тонкие и классически четкие лавровые листья, грифоны. Это большой гарнитур мебели из села Красного — бывшей усадьбы графов Мусиных-Пушкиных. Могучие кресла с подковообразной в плане спинкой монументальны, не в ущерб удобству. Эта мебель, разумеется, привозная и, скорее всего, французской работы, относится к высоким образцам мебельного искусства начала XIX века. К сожалению, она отчасти обесценена тем, что музей не сохранил при ее неквалифицированной «реставрации» первоначальную обивку из шелка, затканного лавровыми гирляндами и бурбонскими лилиями.
Стоит отметить и отличный портрет того же времени из усадьбы помещиков Раковых, изображающий молодого черноволосого офицера. Толстогубый, самоуверенно улыбающийся, с модно-небрежной прической и ироническим прищуром, он привлекает своей достоверностью, силой молодого темперамента и несомненно написан хорошим мастером. Вещи эти хороши, но несколько все же случайны, да и не связаны специально с Кимрами. Но есть здесь и группа экспонатов, придающих своеобразный колорит именно Кимрскому музею. Впрочем, на первый взгляд это обычные довольно неуклюжие музейные макеты с застекленной стенкой, в которых подсвечена тусклой лампочкой внутренность избы или торговая площадь с глыбой уже не существующего теперь Кимрского собора. Но в фигурки, расставленные в этих макетах, нужно вглядеться. Это не бесформенные гипсовые муляжики. Их резал из дерева местный мастер-самоучка Иван Михайлович Абаляев (1901-1942).
Слово «самоучка» настораживает — вспоминаются умельцы, режущие кружева из фанеры, вышивающие крестом портреты. А ведь самоучки бывают разные. Тбилисский живописец вывесок Нико Пиросманашвили и украинская крестьянка Мария Примаченко – тоже самоучки, но они пришли в искусство каждый со своим ярким, индивидуальным, поэтическим взглядом на мир, а не с одной только неуемной страстью к «рукомеслу».
Творчество Абаляева гораздо скромнее и проще. Но этот художник несомненно был талантлив. Это проявляется в том, как он отбрасывает все лишнее, все, что не помогает характеристике в его маленьких, в общем, достаточно детализированных и вовсе не условных фигурках. В них есть характер, сосредоточенность, они точно соотнесены между собой, связаны в простую, но живую, наблюденную композицию. И при всей их «натуральности», под сдержанной раскраской ощущается упругий, плотный материал — дерево. Абаляев был ремесленником — резчиком сапожных колодок, и ремесленная добротность работы, уважение к материалу, чувство дерева перешли из его первой профессии в скульптуру. То, что он делал, — было вполне народным искусством, но не традиционным ремеслом, гнавшим на рынок сотни одинаковых фигурок, а серьезным и трогательным занятием для себя, переводом в свой привычный материал впечатлений окружающей жизни, для которых Абаляев умел находить простую, но очень точную форму. Сквозь вспомогательное значение этих, порой наивных историко-бытовых иллюстраций, делавшихся в свое время для разъяснения и оживления музейной экспозиции, все яснее проступает их самостоятельная художественная ценность. И пусть изменится экспозиция музея — уточнятся, осовременятся ее задачи и методы, в ней всегда найдут почетное место создания скульптора, погибшего на фронте в 1942 году.
Библиографическое описание: Герчук Ю.Я., Домшлак М.И. Художественные памятники Верхней Волги от Калинина до Ярославля. Изд. 2-е, испр. и доп. М.: «Искусство», 1976. – 144 с.
03.12.2014