Эта улица в пятидесятые годы закатывалась в асфальт одна из первых в Дубне и долго потом считалась самой главной на Тридцатке. Тогда она казалась большой, широкой, внушительной, разделялась улицей Макаренко на две половины. На одной половине, ближе к площади Космонавтов, стояли заводские дома, практически все квартиры там были коммунальными.
Трёхэтажный угловой дом, который заселялся первым, был под номером тринадцать. Следом за ним через дорогу шло строительство второго углового дома. В обоих домах часть первого этажа занимали продовольственные магазины, на двух верхних этажах в коммуналках жили семьи рабочих ДМЗ. Выезжали они все из бараков с улицы Стахановской, позже её переименовали в улицу Жданова, а потом она стала Тверской.
За ними в последующие годы по обе стороны главной улицы Тридцатки продолжали расти двухэтажные жилые дома. Строились они небыстро, но добротно, и назывались в народе «сталинскими». За ними, ближе к площади, дома начали возводить по-другому проекту, и планировка квартир в них была уже значительно хуже. Лестничные клетки и марши были малюсенькие, можно сказать, дверь в дверь, метраж этих квартир тоже сильно уступал «сталинкам». Их именовали «хрущёвками», и дальше ещё много лет в Дубне шло строительство именно таких пятиэтажных домов.
На пересечении ул. Ленина с ул. Макаренко в сторону Волги вырастал финско-рижский массив, за ним – левый берег, так в народе именовалась территория, застроенная частными домами. Финские дома находились в ведении ДМЗ, были почти все одинаковые, строились по одному типовому проекту и, как говорят сторожили, строили их немцы для своих семей и по своим проектам.
Ближе к Волге стояли частные дома, их уже строили местные жители для себя, причём кто как мог. Эти дома сильно друг от друга не отличались, особенно размерами, все были одноэтажные на два, максимум три оконца спереди дома и с небольшим крылечком сбоку. Дома в этих двух массивах были огорожены обычными деревянными реечными заборами.
Зимой, когда улицу Ленина чистили трактора, к домам тянулись узкие тропки, снег до своего крыльца расчищали сами жители. Мне запомнились огромные сугробы снега в те годы у многих домов, они были чуть ли не выше человеческого роста. На крыше каждого дома торчала труба, зимой оттуда шёл дым, хозяева топили печки – и всю эту территорию наполнял стойкий, насыщенный аромат. Я его хорошо помню, такой жгуче-горьковатый, исключительно зимний. Летом печки не топили, и в этой части построек вкусно пахло травами, сухим сеном, вперемешку с запахами домашнего скота.
В финских застройках жители, кто получал там жильё после отъезда немцев, посадками не занимались. Эти дома изначально строились между большими соснами, и все участки были густо изрезаны толстыми корнями старых деревьев. Такая почва для посадок считалась неблагодатной, ничего на ней не росло, к тому же участки были затемнены густыми кронами. Люди это знали и не пытались что-либо сажать. Поэтому привычных огородов около этих домов не было ни у кого.
А вот в своих домах все имели большие огороды, почва там была плодородная, ухоженная, удобренная, большие старые деревья разрешали спиливать, и солнце щедро заливало участки. Разбивать цветники около домов в этом жилом секторе в ту пору было не принято, людям некогда было ими заниматься. Но некоторые всё же выращивали георгины, цветы торчали под окнами большими яркими кустами.
В основном это делалось для того, чтобы в начале сентября отправить детей в школу с букетами. Раньше цветочных магазинов в городе не было, и мамы, чьи дети ходили в младшие классы, отправлялись к знакомым, у кого росли у дома цветы, я это хорошо помню, сама за ними бегала. Мы все шагали в школу с астрами и георгинами, и только некоторые несли высокие гладиолусы. Они, конечно, смотрелись богаче, но, как мне тогда объяснили, за ними был нужен более кропотливый уход, поэтому их растили немногие.
Помню, первого сентября на окнах во всех классах лежали горы разноцветных георгинов и астр. В школе не было ваз, чтобы все принесённые цветы поставить в воду, да они там не особо и стояли, очень быстро вяли, даже в воде. Но в школу все дети обязательно шли с красивыми букетами, это было принято повсесетно. Надо заметить, что раньше любой букет, даже самый роскошный, был в лучшем случае перетянут обычной бечёвочкой. Никаких цветных обёрток и целлофанов не было никогда.
Вообще первый день знаний всегда был особенным днём, праздничным, торжественным. С утра улицы заполнялись нарядными детьми с пышными букетами в руках. Девочки обязательно с белыми капроновыми бантами в косичках, в белых фартучках, мальчики в тёмно-синих костюмчиках и белых рубашках. Все спешили в школу. Помню светлые, добрые улыбки на лицах встречных, праздничные митинги с длинными громкими речами директоров школ, лица взволнованных родителей, чьи дети впервые пришли в школу. Интересный был день, весёлый, торжественный. День всеобщей радости, я бы так его назвала.
Школа в этот день походила на пчелиный улей, все были на подъёме: и учителя, и дети, и родители. Мы, после долгой разлуки с одноклассниками, радостно носились по коридорам и возбуждённо, громко вели разговоры со всеми, кого так долго не видели. А из всеми любимого буфета зазывно пахло жареными пончиками и пирожками с яблочным и сливовым джемом. Какие же они были вкусные!
Сама школа к первому сентября непременно сверкала чистотой и пахла свежими красками. В ту пору каждый год к учебному сезону все школы непременно ремонтировали, и не за счёт родителей, такого раньше и в голову никому не приходило. Тогда деньги с родителей собирались только на новогодние подарки для детей. Никакой классной казны сроду не было. Никаких занавесок на окнах и ковровых дорожек тоже, даже в кабинете директора. Однако пионерские комнаты были в каждой школе обязательно, при этом полностью укомплектованные всем, что было необходимо учащимся.
В учительских тоже всё было максимально скромно: столы, стулья, пара шкафов и один чёрный телефон с толстым проводом. Никаких картин на стенах, зеркал, занавесок – всё скромно, сухо и строго. Учителя после уроков приходили в учительскую с классными журналами, садились за стол и ждали звонка на следующий урок. В интервалах между уроками чаще всего проверяли в учительской наши тетради, чтобы не тащить их домой. Потом по звонку, прихватив классный журнал, шли проводить следующее занятие.
За каждым классом было закреплено своё помещение, мы не переходили из класса в класс долгие годы, учителя приходили к нам. Потом, но уже много позже, всё поменялось, классы переименовали в кабинеты, а мы после звонка собирали портфели и шли в другой кабинет согласно школьному расписанию.
К концу года во всех классах парты, как правило, были исчирканы, изрезаны, исписаны, ободраны, но первого сентября все они стояли, как новенькие, и полы со стенами, и двери тоже были выкрашены. Я не помню, чтобы мы открывали окна в классе и проветривали помещение, это было строго запрещено внутренними правилами. Окна были огромные, но не заколоченные точно. Верхние фрамуги были часто в нерабочем состоянии, и режим проветривания никогда не соблюдался. Но духоты в классах не чувствовалось, а может, мы просто не могли её почувствовать в силу своей молодости.
Запомнилось мне и то, что у нас часто проводились классные собрания, мы на них всё время что-то горячо и громко обсуждали. Оставаться на них не хотелось, к концу уроков уже сильно тянуло домой, очень хотелось кушать, да и сидеть на жёстких партах мы уставали. Однако собрания проводились каждую неделю.
Сначала это были пионерские сборы, потом комсомольские, на них обсуждалось поведение какого-нибудь неуспевающего, утверждались планы дальнейшей классной работы, частенько оставались просто поговорить о нашей школьной жизни. Наш классный руководитель при этом всегда был с нами, это я помню хорошо. Накричавшись и наспорившись вдоволь, мы расходились по домам. Наслушаешься, бывало, всего на этих собраниях – в общем гвалте многие тогда под запал выкрикивали своё мнение, которого не было слышно в другое время, – и топаешь домой вся в мыслях, недоумении и обидах.
Помню, меня на этих собраниях многое удивляло. Мы и не знали, о чём каждый из нас думает и как рассуждает или воспринимает тот или иной поступок. А тут под общий гвалт выливалось всё, и порой одноклассники, да и задушевные подружки, раскрывались с такой неожиданной стороны, что потом мы долго недоумевали, насколько вообще не знаем друг друга. После собраний мы частенько разбегались по домам обиженные на тех, кого считали своими друзьями, с кем тесно общались каждый день. Но потом всё опять быстро забывалось, отходило на задний план, сглаживалось. Дети долго остаются детьми, особенно в школьных стенах.
Важными и весомыми эти собрания стали для нас уже в старших классах, к этому времени между нами складывались уже иные отношения, более осознанные, даже появлялись какие-то личные симпатии и антипатии. Взрослели мы все, взрослели, набирались жизненного опыта ещё там, в стенах школы. Кстати, и многие разочарования в людях к нам приходили именно там.
Но вернёмся на улицу Ленина, которая была на Тридцатке в ту пору за главную. Изначально вдоль улицы по обеим сторонам стояли стройные тополя, когда они стали очень высокими, городские службы насадили между ними маленькие лиственницы, а как только те прижились и подросли, тополя спилили, и улицу опять обрамили молодые стройные деревца, они-то и возвышаются на ней до сих пор.
Несколько слов скажу о многоквартирных домах того времени. Строились они разные и по внешнему виду, и по внутренней планировке квартир. С одинаковой планировкой стоят три дома с одной и три с другой стороны улицы, дальше каждый из домов уже не был похож на своего соседа. Даже лестничные клетки в них разные, в одних большие, квадратные, широкие, на каждой площадке по четыре квартиры, в других узкие, длинные, по две квартиры на этаже. Сейчас это даже трудно представить, а тогда строились такие дома.
В большом двухэтажном доме жили всего восемь семей. Кстати, в подъездах всегда было очень чисто, и во дворах тоже, и урны около каждого подъезда не стояли, люди в те годы значительно меньше мусорили. Не принято это было, не то что сейчас. Даже около сараев всегда было чисто, мы там всё лето босиком без оглядки бегали.
Красивая была наша улица Ленина, величавая, мы даже ею гордились. Сейчас дома там по-прежнему стоят те же самые, добротные, деревья растут стройные, и она по праву является настоящим центром города, только уже историческим, во всяком случае, его левобережной части.
Любовь Майорова, из цикла «Строка воспоминаний о Дубне»
10.06.2016