Тамара Витальевна Слётова – жена одного из старейших советских писателей Петра Владимировича Слётова (настоящая фамилия Кудрявцев), члена литературной группы «Перевал», еще до войны печатавшего свои произведения в «толстых» журналах. Воспоминаниями о ней делится заместитель директора Талдомского историко-литературного музея Сергей Балашов.
Тамара Витальевна Слётова, 2000-е годы
В период, когда состоялось наше знакомство, Тамара Витальевна являлась настоящей хранительницей творческого наследия своего супруга и традиций «Слётовки» – их дома в подмосковном поселке Вербилки. Впервые с ней я встретился весной 2012 года, совсем вскоре после того, как поступил на работу в музей. По долгу службы я тогда занимался изучением жизни и творчества писателей и поэтов, связанных с краем. Из всей плеяды биографий, подчас откровенно скучных и скупых на яркие события, меня весьма заинтересовала жизнь П.В. Слётова. Дворянское происхождение, крепкие музыкальные традиции семьи, увлечение революционным движением, участие в Первой мировой войне, тюремный срок в сталинскую эпоху, непростые отношения с родными и, конечно, литературное мастерство – все это не могло не привлекать. От своих коллег я и узнал о вдове.
Подготовка к встрече оказалась долгой и непростой. Дело в том, что Тамара Витальевна обладала крайне сложным характером и при малейшем раздражении могла выказать собеседнику свое недовольство, мягко говоря, не в очень корректной форме. А случиться это могло в связи с чем угодно: от незнания тонкостей этикета до неаккуратной реплики в разговоре. Легко распрощаться с человеком она могла, если за столом гасла свеча, неизменно сопровождавшая все встречи в ее доме. Говорили, по движению пламени она судила о том, с какими мыслями пришел гость. Все это активно обсуждалось в нашем рабочем кабинете. Разумеется, подобные пересуды приводили меня в определенный трепет, особенно после того, как я узнал, что даже цветы ей можно дарить далеко не все подряд. Розы она считала похоронными, гвоздики ей напоминали о демонстрациях, а если преподнести желтый букет (символ расставания), то и вовсе нечего рассчитывать на добрые отношения.
Тамара Витальевна и Петр Владимирович Слётовы, 1975 год
Купив белые хризантемы, вместе с коллегой, не без тяжелого чувства, мы отправились в гости. На пороге нас встретила невысокого роста старушка, приветливая и радостная. «Слётовка» представляла собой крохотный домик, построенный по собственным чертежам Петра Владимировича на деньги, полученные по реабилитации, когда его освободили из мордовских лагерей. Он состоял из летнего мансардного этажа, небольшой веранды, узенькой кухни и одной комнаты, разделенной пополам стеллажами с книгами. Меньшая ее половина служила спальней, а другая – гостиной с обеденным столом по центру. К нашему приезду на нем стояли тарелки, блюда, коньяк и столовые приборы на подставках старинного мальцовского стекла. И, конечно, горела свеча.
Разговор тогда трудно давался, мы что-то обсуждали из литературы, и я хорошо помню, как подбирал каждое слово, памятуя, что от любой неловкой фразы рискую услышать: «Вот Бог – вот порог». Но ничего подобного не было. Хозяйка окружила нас теплом и доброжелательностью, и незаметно беседа стала непринужденной, а распрощались мы и вовсе по-дружески. Хотя так она вела себя далеко не со всеми.
Дом Слётовых в Вербилках, 1987 год
С тех пор мои визиты в Вербилки в «Слётовку» стали регулярными. Тамара Витальевна долго жила одна и крайне нуждалась в общении. В то время она почти не выходила из дома, а в быту ей помогали соседи и социальный работник. К таким приездам она заранее заказывала что-то к столу, а вот накрывать вменила мне в обязанность. Когда я начинал доставать из серванта сервиз и приборы, Тамара Витальевна, сидя в кресле, рассуждала о какой-либо прочитанной книге или личности писателя и между тем руководила моими действиями. Как только появлялась мясная или сырная нарезка, она восклицала: «Сережа, в холодильнике на кухне бутылка коньяка стоит, несите ее сюда! Сначала выпьем, а потом остальное приготовим». И неспешно текли наши беседы об искусстве, сменяясь обсуждением бытовых проблем, переключались на воспоминания о прошлом, мысленно перенося то в оккупированный немцами Боровск, то в послевоенный Ленинград, то в хрущевскую Москву.
Когда Тамара Витальевна вспоминала детство, на ее лице появлялась сладостная улыбка: «Хотя я и увидела свет на Смоленщине, своей родиной всегда считала Боровск, куда меня привезли полугодовалым ребенком в сентябре 1930 года. Родители поступили на работу в Райпотребсоюз и сняли комнату в частном доме. Папа, Виталий Афанасьевич Филькин, какое-то время служил поваром в монастыре. Мне запомнились его рассказы о приготовляемых им блюдах, особенно в дни церковных торжеств. Поскольку монашествующие не едят мясо, то даже щи варили с рыбой, что тогда меня, конечно, удивляло».
Петр Слётов, 1916 год
Т.В. Слётова всегда вспоминала о родителях с огромной любовью, и всегда подчеркивала, что их семья отличалась сплоченностью, несмотря на разные взгляды на жизнь и происходящие события в стране. Из Климова Завода Смоленской области Филькины уехали ближе к бабушке. Она исповедовала старую веру, а Боровск всегда называли колыбелью старообрядчества. Тамара Витальевна рассказывала: «Я прекрасно помню бабушкину комнату, всегда идеально убранную, с большой иконой Владимирской Богоматери в углу. Несмотря на то, что бабушка родилась в простой семье и образование получила лишь начальное, всю свою жизнь она интересовалась многими вопросами и просто обожала поэзию. Например, всего «Евгения Онегина» знала наизусть, и цитировать его могла каждый день. После домашней молитвы, в платке в роспуск, она садилась за стол, открывала дореволюционное издание Пушкина и вслух начинала читать, водя увеличительным стеклом по строчкам. Постепенно движения ее руки становились медленнее, потом вовсе останавливались, лупа падала на пол, но текст она продолжала декламировать по памяти».
В 1936 году Тамару приняли в нулевой подготовительный класс Боровской средней школы. Начальное звено она окончила в мае 1941-го. Вскоре начавшаяся Великая Отечественная война нарушила многие планы и чаяния. На несколько месяцев Боровск оккупировали немецко-фашистские захватчики. В те страшные годы ученики работали на заготовке дров и выезжали в ближайшие колхозы, где пропалывали кормовые культуры, картофель, помогали в заготовке сена. В 1943 году семья Филькиных лишилась кормильца: «Папу на фронт не взяли, но он трудился в тылу – перевозил продукты из Москвы в наш город. Однажды, в полусотне километров от столицы, на их машины напали грабители, похитив продовольствие. Вместе с экспедитором убили и моего отца».
Несмотря на жизненные перипетии, Тамара Витальевна всеми силами стремилась к образованию. Это ярко прослеживалось даже в небольших обрывках ее фраз или каких-либо уточнениях, когда она вспоминала дни своей молодости. И почти до последнего вздоха живо интересовалась политикой, международной обстановкой, достижениями в науке, но особенно – литературой и искусством. Она неплохо ориентировалась в творческом наследии классиков и, казалось, перечитала многие произведения малоизвестных авторов. Это при том, что всю жизнь она работала в сельском хозяйстве.
Сразу после окончания школы, в 1947 году, Тамара поступила в Московскую сельскохозяйственную академию имени К. А. Тимирязева. Но учебу пришлось бросить из-за болезни матери, нуждавшейся в постоянном присмотре. После ее смерти тетя пригласила к себе в Ленинград, и Тамара стала студенткой сельскохозяйственного института. Потом по распределению оказалась в Великолукской области.
Петр Слётов. Фото времен Гражданской войны
В опубликованных биографических очерках о П.В. Слётове я не встречал информации, при каких обстоятельствах он познакомился с Тамарой Витальевной. Кроме того, нигде не говорилось, как сложился этот брак, ведь Петр Владимирович был старше своей супруги на 33 года. Об этом она мне рассказывала лично, не опуская подробностей:
«В 1958 году я приехала в Талдомский район на работу в совхоз «Комсомольский» и жила в деревне Танино. С Петром Владимировичем я познакомилась летом 1960 года, когда он в поселке Вербилки купил небольшой домик и перестраивал его под дачу. Вместе с ним жила гражданская жена Ольга Ивановна Широкая, тоже отсидевшая срок в Мордовских лагерях. Может быть, и познакомились они там, но я точно не знаю. Помню, как Ольга Ивановна неоднократно повторяла, что арестовали ее из-за расстрелянного в 1930-е годы отца – заместителя начальника Главного управления Гражданского воздушного флота. Так вот, они обратились ко мне за консультацией в деле освоения земельного участка. Я помогала, и постепенно у нас сложились дружеские отношения. Дело в том, что еще в войну в Боровске при взрыве бомбы меня ранило осколком, и впоследствии это сказалось на здоровье. Я с ранних лет мучилась от проблем с ногами, а в 1966 году болезнь настолько усилилась, что я не могла ходить. Представьте, в 36 лет я лежала в Московской областной больнице и в мою палату абсолютно никто не приходил. Знаете, кто оказал помощь? Петр Владимирович. Он так за мной ухаживал и буквально поставил на ноги. А потом сказал: «Я не могу Вас оставить. Вы должны переехать ко мне». И так я оказалась в весьма двусмысленном положении в его доме, где продолжала жить Ольга Широкая. Конечно, в такой ситуации у нас не могло сложиться хороших взаимоотношений, и вскоре она покинула Петра Владимировича. А брак мы официально зарегистрировали 13 марта 1970 года».
Когда Тамара Витальевна говорила о своем муже, то становилось ясно, что она гордится своим положением. И заключалось это не в каком-то превозношении себя или выставлении напоказ своей исключительности, а в чувстве особой миссии сохранения творческого наследия П.В. Слётова. Она бережно относилась к рукописям, документам, письмам, всему, что досталось от покойного мужа. Она его не восхваляла и не говорила о каких-то особых заслугах, а просто считала, что он достоин занять свое место в русской литературе. И, конечно, ее печалило, что его произведениями мало кто интересовался.
Когда я начинал расспрашивать о Петре Владимировиче, например, о годах, проведенных им в лагере, то она не без досады и с раздражением восклицала: «Что вы все интересуетесь этим вопросом?! Как будто больше не о чем говорить. Вы и в музее совершенно ведь не раскрываете сути его литературных сочинений, а только пересказываете про скрипки, сделанные зэками на лесоповале…»
Стоит отметить, что это, действительно, интереснейшая история, рассказанная Тамарой Витальевной: «Он не любил вспоминать о лагерном времени и старался уходить от таких разговоров. Его осудили в 1948 году за «троцкизм» на 10 лет. Срок он отбывал в Мордовии, в Потьме. Там почти в полном составе оказался оркестр Львовского оперного театра. Тогда начальник предложил им организовать самодеятельность, но кроме баяна и балалайки ничего не оказалось. Стало ясно, что нужно совсем на ином уровне это организовывать. Благодаря Слетову, знавшему технологию изготовления струнных инструментов, удалось сделать две скрипки, альт и виолончель. Струны делали из волос конского хвоста, а потом смогли достать настоящие».
Еще в детстве П.В. Слётов учился игре на скрипке и пел в церковном хоре, а в 1920-е годы окончил вокальное отделение Московского музыкального техникума. Тамара Витальевна рассказывала: «Музыка всегда жила в их семье. Его мать, Софья Николаевна, приходилась внучкой виртуозного гитариста и замечательного композитора Семена Николаевича Аксёнова. Кстати, он изображен на картине художника Григория Чернецова «Парад на Марсовом поле», хранящейся в Русском музее. Софья Аксенова вышла замуж за сына пермского священника Владимира Михайловича Кудрявцева, окончившего университет и получившего дворянство. Но брак оказался неравным, супруги много скандалили, и, даже не стесняясь детей, Софья Николаевна, гордившаяся своим благородным происхождением, называла мужа плебеем. В итоге они разошлись».
В одном из сборников помещен небольшой рассказ П.В. Слётова, где он от первого лица рассказывает о генеалогических поисках. Легко узнаются предки и родственники писателя. Но почему-то он пишет о них с позиции исследователя, а не прямого потомка. Об этом я интересовался у Тамары Витальевны.
«Не знаю, – сказала она. – Петр Владимирович вообще был абсолютно советским человеком, убежденным в правильности политики государства. Может быть, он просто не хотел лишний раз «светить» своим происхождением».
Тем не менее, прошлое своей семьи он знал и явно проявлял любопытство в этих вопросах: в его альбомах, хранящихся в «Слётовке», я видел немало дореволюционных фотографий и документов. В самом же литературном произведении он сообщает некоторые подробности и уточнения о своем прадеде – Семене Аксёнове.
Зарисовка с натуры гитаристов А.О. Сихры и С.Н. Аксёнова (справа). Художник Г.Чернецов
А вот с настоящим дела обстояли очень непросто. Ирина Петровна Кудрявцева – дочь писателя – была на одиннадцать лет старше последней жены отца. Тамара Витальевна рассказывала: «Дети Петра Владимировича обижались, что он женился на мне. Когда в Вербилки приезжала Ирина, уже от калитки кричала: «Где моя злая мачеха?» Надолго у нас никогда не задерживалась и меня не воспринимала совсем».
Хотя их совместные фотографии все же сохранились. Ирина Петровна вышла замуж за известного ученого-индолога Израиля Рабиновича. Она и сама работала переводчицей с языков урду и панджаби, а также вела кружок юного журналиста в Центральном Дворце пионеров. Ее сын мечтал стать писателем и неоднократно просил деда помочь пробиться в литературу, но Петр Владимирович лишь разводил руками и отвечал: «Меня и самого почти не печатают…»
По воспоминаниям Тамары Витальевны, они таили обиду на Советский Союз и постоянно выражали недовольство относительно реалий в стране: «В итоге в 1970-х годах всей семьей уехали в Америку. Но там они жили в крайне стесненных условиях, в каком-то фургончике без удобств. Некоторое время они писали Петру Владимировичу, но потом связь прервалась. Умер он, так и не узнав, смогла ли устроиться семья его дочери в Штатах…».
Читая дневниковые записи П.В. Слётова, биографические очерки и свидетельства современников, я понял, что это был человек какой-то исключительной честности и порядочности. Это подтверждала и Тамара Витальевна: «Его любили многие соседи. Неподалеку от нас, ближе к станции Вербилки, построили дачу потомки Льва Толстого. С ними Петр Владимирович частенько отправлялся на Дубну ловить рыбу. У нас в доме постоянно собиралась местная интеллигенция и приезжали друзья. В такие моменты Петра Владимировича уговаривали спеть «шоколадным басом» арию из какой-нибудь оперы или романс. Радовал он окружающих и игрой на старинной фисгармонии – мы ее привезли сюда из Москвы».
Последнее время П.В. Слётов тяжело болел. Сказывался не только солидный возраст, но и последствия лагерной жизни. Как некогда ухаживал он за молодой Тамарой, так теперь она не отходила от постели умирающего мужа. Несколько раз ей повторял: «А ты похорони меня на колыгинских местах…». Так он называл кладбище в Вербилках, расположенное на месте бывших землевладений купца Колыгина. Тамара Витальевна рассказала, как она сдернула одеяло с мужа и увидела его сильно исхудавшее тело: «Но знаете, что мне бросилось в глаза? Высоко поднятая грудная клетка, а ниже – как обрыв. Ведь он пел всю жизнь, и это сказалось на его организме». Петра Владимировича Слётова не стало 7 августа 1981 года. Его вдова исполнила последнюю волю – предала земле прах на берегу Дубны, «на колыгинских местах», и вместо надгробия установила обыкновенный камень-валун.
С тех пор Тамара Витальевна стала хранительницей дома писателя в Вербилках. Она все так же продолжала устраивать вечера, собиравшие литераторов, музыкантов, любителей искусства и просто ее друзей. Постепенно разбирала весьма значительный архив покойного мужа, и благодаря ее заботам многое оказалось музеефицировано. Петр Владимирович, как ценитель прекрасного, в течение многих лет собирал различный антиквариат – находил в комиссионных магазинах и покупал у знакомых. Гостиный гарнитур в стиле ампир, изделия из фарфора, старинные книги и многое другое теперь хранится в коллекции Талдомского историко-литературного музея.
Петр Владимирович Слётов, 1970-е годы
Поскольку Петр Владимирович отличался музыкальностью, в семье хранилось большое количество нот вокальных и фортепианных произведений дореволюционного издания. Однажды Тамара Витальевна достала один из сборников со словами: «Сережа, Вы ведь играете. Вот, возьмите себе на память о Петре Владимировиче». Потом тяжело села в кресло, помолчала и вдруг низким хриплым голосом запела мелодию Артемия Веделя «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче…». Я встрепенулся: «Откуда вы знаете это церковное песнопение? Вы ведь неоднократно говорили о своей твердой атеистической позиции». Ответ оказался до крайности очевиден: «Это из репертуара Федора Шаляпина, Петр Владимирович любил петь».
Относительно религии ничего резкого она не говорила, просто как-то упоминала: «Я не верю в Бога. И считаю это здравым. Но с искренним уважением отношусь к людям истинно верующим. Даже иконы у меня в доме висят – это подарки дорогих мне людей. Но когда умру, то прошу, не нужно меня отпевать в церкви». Мне хорошо запомнился один из дней Светлой недели, я тогда приезжал в гости в Вербилки. Мы с Тамарой Витальевной христосовались на пороге, а за пасхальным столом, чокаясь рюмками, она с неподдельно-наивной радостью восклицала: «Воистину воскресе!» И добавляла: «Мне это напоминает детство в Боровске».
Однажды, несколько лет спустя, она сказала: «Вы знаете, Сережа, а Бог все-таки и правда есть. Но мириться мне с Ним уже поздно…» На мои доводы о том, что Он, как любящий отец, принимает всегда, морщила брови и отмахивалась: «Я знаю притчу о блудном сыне, не нужно мне напоминать. Я всю свою жизнь прожила без Бога, не знала Его, а теперь, умирая, нечестно с моей стороны обращаться к Нему». К сожалению, так и не обратилась.
Последние дни Тамары Витальевны оказались слишком мучительны – недуги прогрессировали и приковали ее к постели. Всегда жизнелюбивая, несмотря ни на какие трудности и болезни, она оказалась абсолютно беспомощной. Видеть ее в таком положении было крайне тягостно. За несколько дней до смерти она сказала по телефону: «Пожалуйста, помолитесь обо мне, я больше так не могу». Однажды близкие люди пришли ее проведать и накормить. Тяжело дыша, она приподнялась с кровати и отчетливо сказала: «Вот теперь точно все». Это случилось 28 декабря 2020 года. Похороны оказались весьма тяжелыми: какой-то осиротевшей и холодной казалась «Слётовка», грустно качались кладбищенские сосны на фоне серого неба, и невозможно было смотреть на искаженное страданиями лицо покойницы.
У многих друзей Тамары Витальевны хранятся ее подарки – вазочки, чайные пары, книги или собственноручно сделанные кружева – материальные свидетельства ее заботы и теплоты. Так, мне досталось несколько прижизненных изданий Бунина, Гиппиус, Гумилева и целая стопка старинных нот. Но самым памятным предметом для меня стала дореволюционная литография с картины немецкого художника Георга Хоффмана, изображающая монаха, играющего на органе. Небольшого формата, эта работа висела в гостиной «Слётовки» над диваном и сразу бросалась в глаза.
«С Петром Владимировичем мы купили ее в антикварном магазинчике на Тверском бульваре в Москве. Она ему сразу приглянулась», – сказала она, увидев мою заинтересованность.
Однажды, поздравляя меня с Днем рождения, Тамара Витальевна сказала: «Я приготовила кое-что. Вам точно понравится, я знаю».
Именно этот подарок, теперь украшающий стену моей комнаты, напоминает об удивительном человеке, с которым меня свела судьба.
Сергей Балашов, заместитель директора Талдомского историко-литературного музея
7.10.2025